"Новая газета" 30.01.2003
-----------------------------------------------------------
Анна ПОЛИТКОВСКАЯ
Чечня: вторая депортация
Военные выдавливают людей из горных сел под угрозой
расправы. Спускаясь на равнину, эти люди оказываются бомжами
Хроника теневой стороны контртеррористической операции:
неофициальная беженская миграция внутри республики власть не
волнует. Главное - чтобы в Ингушетии беженцы перестали
мозолить глаза проверяющим из Европы.
На узком диванчике, как на насесте, в рядок сидят
взъерошенные старики и чем больше говорят, тем чаще их слова
заканчиваются слезами. Алавди Кудусову, заслуженному работнику
просвещения с 55-летним стажем работы сельским школьным
директором за плечами, - почти 80. И он - бездомный. Его
другу, сельскому кузнецу Михамаеву Загалу с медалью "Ветеран
труда" на пиджаке, - 74. И он тоже все потерял... И не знают
старики, как им быть дальше: ни дома, ни статуса, ничего,
кроме горя.
Алавди и Загалу - из селения Центорой. В Чечне есть
несколько Центороев. Так вот, Центорой этих стариков - в
Ножай-Юртовском районе, в горной его части, в крайней точке
на границе с Веденским районом. До Ножай-Юрта - 35 километров,
до Ведено - 12, и поэтому в этом Центорое действует система
"двойной очистки", когда, "зачищая", заскакивают и те военные,
кто дислоцируется в Веденском районе, и те, кто контролирует
Ножай-Юртовский.
- Жить дальше было нельзя. Нас выпихнули, - объясняют
старики.
Мы разговариваем очень далеко от их родных мест - в
селении Новый Центорой Грозненского сельского района. Новый
Центорой не зря так называется - он имеет прямое отношение к
ножай-юртовскому. Село возникло в 1989 году, после
катастрофических оползней в горах: многие семьи из Центороя
должны были его покинуть. Большинство со временем вернулись,
но некоторые, желавшие жить поближе к городу, остались на
равнине. Поэтому именно сюда, к родственникам, спустились
центороевцы, когда военные их выгнали из села. Как это было
- в истории дедушки Алавди.
В первый раз его дом сожгли еще в первую войну - в 1995
году. Тогда сыновья перевезли отца к себе, в Новый Центорой,
и постарались быстро восстановить хозяйство, потому что
дедушка очень страдал и никак не мог прижиться на равнине,
считая тут все чужим. Да и кто, собственно, имеет право
сказать, что человека надо насильственно лишать того места,
где ему хорошо, в пользу того, где ему плохо?
Накануне второй войны дом был восстановлен, Алавди
вернулся, завел пасеку и стал жить в окружении любимых ульев
и собирая горный мед. Когда Центорой стали бомбить, Алавди
сказал сыновьям, что никуда не уйдет от своих пчел. Однако
если обстрелы все-таки прекращались, то набеги - никогда.
Военные грабили дома нещадно.
- Когда шли бои, нам было даже легче, - рассказывает
Алавди. - Прошлый, 2002 год стал самым тяжелым - военные очень
нас мучили. Залетают: "Уходите отсюда, вы тут только боевиков
кормите". И грабят.
Дом у Алавди большой, кирпичный - сыновья постарались,
восстанавливая. Надеялись, что все уже позади, войны не будет,
и, желая отблагодарить отца, давшего всем им, пятерым, высшее
образование, не скупились... Так вот, за этот хороший
дом-благодарность военные к Алавди и зачастили больше, чем к
другим в Центорое. "Хаттаб тебе его построил, старик. Почему
у тебя лучший дом?.." - С такими речами зачастили. Но Алавди
все равно упорствовал, отказываясь бежать.
10 октября 2002 года Центорой сильно обстреляли с
вертолетов. Крыша с дома Алавди слетела. Дальше пришли военные
и подожгли все, что осталось после обстрела.
- Пасеку я не уберег. Они разгромили мои ульи. Кричали,
что внутри оружие, вытаскивали вкладки с сотами и швыряли. -
Старик так горько плачет, что сыну его, Лом-Али, в доме
которого в Новом Центорое он живет, неудобно...
В октябре сыновья наконец увезли отца из родного села.
Вот и сидит он теперь на этом диванчике вместе с другими
стариками, и мечтают они с другом Загалу умереть, потому что
хотят домой, а дом уничтожен.
Как у Алавди была самая большая драгоценность - пасека,
так у Загалу - коровы. Вся жизнь старика Михамаева состояла
в этих коровах, но военные заходили в его сарай как к себе
домой, забирали ту, что им нравилась, и "в лесу кушали мою
корову"; и наступил момент, когда увели последнюю, и Загалу
тоже спустился на равнину...
Старый кузнец плохо ходит. Еще хуже видит - ему не
помогают даже толстые уродливые линзы в очках. И, естественно,
почти не слышит... Ну кто сказал, что он, отработавший всю
свою жизнь на государство, начиная с войны (Загалу - участник
Великой Отечественной, был на трудовом фронте, и теперь, дожив
до глубокой старости, всегда носит удостоверение с собой - на
случай неожиданной зачистки), - кто сказал, что ветеран
Михамаев не имеет права жить там, где ему хочется?
- И у меня убили и забрали пять коров. А это единственное
пропитание моей семьи, - говорит Истамулов Али, бывший
директор бывшей начальной Центороевской школы. - Все парты в
нашей школе военные сожгли - грелись; всех наших коров
расстреляли - есть хотели. Да, я понимаю, их начальство им не
создает условий, но как нам жить?
Али - тоже новоцентороевский безработный бомж, выгнанный
из Центороя. А потому принадлежит к касте внутренних -
внутричеченских, безстатусных (никто не дает) - и потому самых
бесправных мигрантов, находящихся прямо посреди войны.
Несмотря на все отчеты Министерства образования
республики о том, что "все давно в порядке" и "мир вернулся",
невзирая на то что партия "Единая Россия", находясь в
пиаровском экстазе, не устает объявлять, что Ножай-Юртовский
район Чечни взят под ее партийное крыло и обеспечен всем
необходимым, школа Али Истамулова не работает с начала этого
учебного года (хотя во все предыдущие годы войны она еще
кое-как функционировала). Летом, как раз на фоне
показательного телепартстроительства в Ножай-Юртовском районе,
школьное здание федералы уничтожили с вертолетов, доведя его
до полной некондиции, и "единороссы" отказались
восстанавливать руины...
А осенью на Центорой участились набеги военных с
требованиями убраться, чтобы им было спокойнее, - и тогда те
семьи, которые еще оставались в селе, увезли последних детей
- 31 ребенка. Теперь кто в Ингушетии, а кто в Чечне, на
равнине.
- Я говорил военным, - продолжает Али, - что 198 человек
из нашего села воевали на финской войне и в Великую
Отечественную. Просил: "Зачем вы так себя ведете по отношению
к нам?..". Но все бесполезно... Село теперь пустое.
Большинство домов и сараев уничтожены. Наши знаменитые
центороевские фруктовые сады спилены, а там были яблони и
груши, которым по полвека... Все четыре сельских
трансформатора взорваны, столбы выкорчеваны. Мечеть 1918 года
постройки разгромили после нашего отъезда. Все памятники
уничтожены.
Малик Алиев - четвертый на диванчике. Люди говорят, он
совсем еще не стар, но выглядит, как Алавди с Загалу. Его
сломило горе. Малик тоже не хотел уходить из Центороя -
отказывался устраиваться в палатке в Ингушетии или скитаться
по чужим углам. Считал, это стыдно для мужчины: признать, что
ты бездомный. Согласитесь, Малик - вроде бы именно тот
человек, которого наше государство должно носить на руках: он
никому не мешал делать большую политику, пока шла вторая
чеченская война, не сидел в беженском лагере, смущая
иностранных посетителей, ни у кого не просил бесплатного хлеба
и пособий; он остался в своем доме, никого не трогал и ждал,
что никто не тронет и его.
И сын Магомед остался с ним. Вместе они смотрели за
стадом в 14 голов и тем кормили семью.
- Кому это мешало? - спрашивает Малик, качая опущенной
головой, как делают мужчины на похоронах.
6 августа 2002 года военные забрали 25-летнего Магомеда
- будто бы проверка паспорта. Хотя таких проверок каждый,
живший в селе, прошел сотни за войну, и паспорта превратились
в труху из-за этих проверок. Вечером того дня военные, человек
двадцать, вернулись в дом Алиевых.
- Я стал просить: "Отдайте сына", - рассказывает Малик.
- А они: "Старик, сколько твоему сыну?". Я ответил: "Двадцать
пять". А они: "Значит, твоего сына расстреляют". Я: "Но за
что?". Они: "У нас такой приказ - всех "ваших" от двадцати
пяти расстреливать. Чтобы к боевикам не уходили". Вот и
расстреляли в тот же день.
7 августа военные отдали тело Магомеда главе
администрации Центороя Рахману Манаеву. Свидетельство о смерти
написать запретили. А когда Малик стал кричать им что-то в
горе - и вовсе объявили, что это "не они".
Джалавди Мударов, тоже теперь беженец из Центороя в Новый
Центорой, а ранее "зачищенный", несколько часов просидел в
одном автозаке с Магомедом - так что это именно "они". В этот
автозак, на окраину селения Баз-Гордали, военные свозили всех
"зачищенных", будто в свой штаб. Потом Магомеда куда-то
вывели, и позже Джалавди видел из окошка, как его труп лежал
рядом с автозаком. Сам же Джалавди спасся чудом, и отлично это
понимает. Поэтому о том, как и кто его пытал, молчит.
- После того как мы его вытащили оттуда, - рассказывают
старики, - месяц лежал пластом. Пять ребер сломаны, кровью
долго плевал. Ожоги везде: на ногах, у сердца, под ушами. Туда
провода подсоединяли, чтобы пытать током. Вторая война идет
долго, и мы знаем, что это пятна от электропытки. "Ваши"
совсем как шакалы стали: просятся на ночь - им холодно, мы это
понимаем и пускаем, а днем потом они же приходят и
"зачищают"... Жалко Россию, приехали нас убивать и у нас же
кормятся. Пока "ваши" не уйдут совсем, нам возвращаться и
восстанавливать село нельзя. В начале войны никто из нас этого
не требовал. Теперь мы говорим: "Уходите совсем".
Это было последнее слово бездомных центороевских
стариков. В их селе сейчас остались только три человека,
сказавших просто: "Убейте на месте, но не двинемся". Это
инвалид, лежачий больной, его жена, которая ухаживает за ним,
и еще один парень, который решил сторожить свой трактор.
Вторая чеченская война стала для Центороя приговором.
Если, когда шла первая, здесь было около 300 дворов, то есть
жило большое горное село. В начале второй еще оставалось 138
семей. Поздней осенью 2002 года насчитывалось 30. Теперь - три
человека.
- А где же все остальные, кроме вас, сейчас?
- Большинство, конечно, здесь, мы перевезли в Новый
Центорой, - отвечает Лом-Али Кудусов, сын Алавди. - Дали кров,
пищу. Но наши старики все равно не понимают, почему они не
имеют права доживать у себя дома.
- Это вторая депортация, - говорит Алавди и вытирает
слезы.
И нет аргументов, чтобы его успокоить.
Остается добавить, что судьба ножай-юртовского Центороя
- типична для сегодняшней Чечни. Горные села опустели.
Особенно в Веденском, Итум-Калинском и Ножай-Юртовском
районах. Только в последнем под натиском военных, создающих
тут по своему усмотрению мертвую зону, вымерли селения
Белгатой, Курчали, Шуани, Гардали, Гансолчу. Сохранены же
фактически только те, где постоянно стоят войска, - Энгеной,
Беной, Дарго.
Контртеррористическая операция обернулась для многих
жителей горной части Чечни бесправным беженством без конца:
выгнав из домов, власть не берет на себя даже малейшей толики
заботы. Ни "гуманитарки", ни мест в пунктах временного
размещения им не предлагается.
Попытка выяснить точку зрения на эту геополитическую
катастрофу, например, у главы Ножай-Юртовского района Иситы
Гайербековой не приводит к успеху. Она не хочет ничего
объяснять по существу, уверяя, что "это не бегство, а обычное
дело - старики уехали к своим детям на зиму"...
И это тоже типично - так называемая новая чеченская (или
кадыровская) власть живет своей жизнью, а народ - своей. Более
того, главы районов, выселяемых военными, не спешат трубить
"SOS" еще и потому, что политически им это совершенно
невыгодно. Во-первых, могут потерять работу, когда поднимется
публичный шум, что они - главы без людей, при постоянно
сокращающемся населении. Во-вторых, "гуманитарку" сразу же
сократят.
Таким образом, в Чечне продолжается все то же, что и
было. Есть контртеррористическая операция для официального
употребления - она ладно скроена и вся на благо человека:
ремонтируют школы, фонари осветили улицы, газ пришел в горные
села, а Кадыров, судя по телекартинке, печется о правах
граждан не покладая рук и готов защищать их прямо-таки с
оружием в руках.
А за спиной такой "контртеррористической операции" мыкает
горе другая - война как она есть, для ежедневного пользования
живущих в ней людей, с непрекращающимися ни на сутки
похищениями, пытками, внесудебными казнями, новыми потоками
беженцев, число которых не становится меньше от того, что про
них не передают по радио.
Эти миры и реальности не соприкасаются в Чечне никогда.
-----------------------------------------------------------
15.2.2003