журн "Урал" 1966 N 6
-----------------------------------------------------------
                                      М. БУКИНА, Ю. ПОСТНОЙ

ЖИЗНЬ, ОТДАННАЯ РЕВОЛЮЦИИ

...Март 1920 года. Екатеринбург, весенний, оттаивающий после
долгой зимы, встречающий первую весну после разгрома
колчаковщины. На вокзале, уткнувшись друг в друга, стоят
молчаливые паровозы. Назапасных путях сложены штабеля дров для
нескольких «кукушек», неутомимо толкающих вагоны по
переплетенным рельсовым путям. Поперрону идет человек в шинели
и военной фуражке. Лицо его выражает усталость, маленькие
квадратные усики подчеркивают худобу его щек. Серые глаза
смотрят сурово и твердо. Это—Дидковский.

Позади остались фронтовые пути-дороги, бои за Пермь и Омск,
тяжелая работа начальника снабжения 3-й армии и
затем—комиссара Красноуральской дивизии. Теперь по указанию
Совнаркома он откомандирован из армии и направляется на
восстановление горнорудной промышленности Урала.

Дидковский поднимается вверх по улице, к дому Харитонова.
Когдато в этом доме предавались дикому разгулу уральские
толстосумы. Теперь он кажется вымершим. На белых колоннах
следы от пуль, стекла разбиты, ворота распахнуты, и в бывшие
владения золотопромышленников может входить каждый, кто
захочет.

Отсюда, с возвышенности, открывается панорама города, чуть
расплывающаяся в весенней дымке. И хотя деревья стоят еще
голые и на улицах белеют пятна снега, но в самом воздухе
чувствуется приближение весны.

Чуть ниже, на склоне горы, виден дом Ипатьева. Вокруг него уже
нет частокола, которым он был окружен, когда служил местом
заключения для Николая Романова. Колчаковцы в бессильной злобе
разнесли частокол по бревнышку. Им было отчего прийти в
ярость: ведь бывший царь служил для них своего рода знаменем,
и это знамя уральские рабочие выбили у них из рук.

Дидковский невольно усмехнулся: он вспомнил, как художник
Пчелин, работая над картиной о передаче семейства Романовых
президиуму Уралоблсовета в 1918 г., изобразил его,
Дидковского, в кожанке, которой Борис Владимирович никогда не
носил. Зато другие комиссары А. Белобородов и Ф.
Голощекин—получились на картине удивительно точно...

— Борис Владимирович?

Дидковский обернулся: перед ним стоял незнакомый высокий чело-
век в поношенном пальто. Лицо бледное, усталое, но
приветливое.

— Кандыкин, Федор Иванович. Геолог. Вы не знаете меня...
Дидковский охотно пожимает протянутую руку. Кандыкин не отво-
дит глаз от проницательного, тяжеловатого взгляда большевика.

— Я уже слышал о вашем приезде,—говорит Кандыкин.—Надеюсь,.
вы снова займетесь геологией?

— Возможно,— сдержанно отвечает Дидковский, но ему трудно по-
давить внезапное волнение: неужели он, действительно,
возвращается. к любимому делу!

— Вы бы нам очень помогли. Я работаю в Райруде. Единственный
специалист.

— А председатель?

— Он с января болеет... Недоедание и прочее. Лицо у Кандыкина
бледнеет еще больше: он и сам-то едва ходит. Дидковскому
хорошо знакомы эти голодные лица.

— Вы сейчас куда? — Борис Владимирович берет геолога под
руку.- Если свободны, идемте со мной. Мы с вами перекусим: у
меня кое-что. осталось от красноармейского пайка.

Приглашение не приходится повторять. По дороге оживившийся
Кандыкин рассказывает, что геологоразведка на Урале не
налажена.

— Нет специалистов, из центра никто не едет, с квартирами и
про- довольствием плохо. Геологическая документация прежних
лет растеряна. Я сам видел: геологические отчеты и карты
кое-где пошли на, оклейку стен, вместо обоев.

Дидковский хмурится.

— Этак нам придется снова разведывать месторождения, которые
уже не раз разведывались, — говорит он.

— Вот именно.

— Безобразие! Двести лет накапливались эти материалы, и
теперь какие-то невежды... Впрочем, не будем тратить слов
понапрасну. Скажите, как с Верх-Исетским геологическим
музеем? Он жив?

— Я видел Морозова. Он за заведующего. Музей, можно сказать,.
при смерти.

Да, работы будет непочатый край!

В губкоме РКП (б) Дидковский получает исчерпывающую
информацию. Положение с промышленностью исключительно тяжелое.
Стоят заводы, погашены домны и бездействует транспорт. Нет
сырья—угля, железа, нефти, меди. Нужно восстанавливать горную
и горнозаводскую промышленность. Главное сейчас—срочная
организация разведки природных богатств.

Дидковского направляют в Районное рудное управление — Райруду
— на место давно уже болеющего председателя А. В. Шумкова.

Очень скоро работа в Райруде оживилась. Сюда потянулись люди
с рудников, приисков, заводов. Далеко за полночь здесь горел
свет. На всех стенах были развешены карты, на полу, столах и
подоконниках разложены образцы пород. Немногословные люди,
попыхивая папиросками, внимательно изучали их, напряженно
думали и вычерчивали карты,

И все-таки Дидковский испытывал какую-то неудовлетворенность.
Окидывая взглядом своих немногих помощников, склонившихся над
картами, он мысленно представлял себе Урал с его несметными,
еще не известными им богатствами, и чувствовал, что пока они
— кустари, обладающие лишь очень скромными возможностями.

«Нужны масштабы, достойные Урала!»—с этой мыслью Дндковский
вставал каждое утро.

Через месяц после прихода в Райруду он добивается передачи в
ее распоряжение всех рудников и горных разработок Урала с их
оборудованием и техническим персоналом. Из скромного, почти
никому не известного учреждения Райруда становится
авторитетной организацией, под руководством которой начинает
развиваться горное дело на Урале.

Как-то Ф. И. Кандыкин сказал:

— А все-таки, по-моему, геологоразведка нуждается в особом
органе. Дидковский поднял голову и улыбнулся.

— Не надо читать чужие мысли, Федор Иванович.

Давно уже Борис Владимирович добивался создания специального
управления геологоразведочными работами. И, наконец, по
поручению Уралпромбюро ему удалось в июле 1920 года
сформировать Уральский горный комитет, положивший начало
государственной геологической службе на Урале. Осенью того же
года Дидковский полностью перешел на работу в этот комитет,
возглавив его вместе с В. М. Быковым—своим заместителем.

Борис Владимирович часто вместе с геологами ходил в маршруты,
производил наблюдения, таскал на себе рюкзак с образцами
горных пород, сам копался в архивах. Он появлялся на
Елизаветинском руднике под Екатеринбургом, где велась разведка
на комплексную железную руду, залегавшую здесь в виде красного
порошка. Его видели во время магнитометрической съемки на
горах Благодать и Высокая. Борис Владимирович бывал на
медеплавильных заводах и предлагал перерабатывать газы -
отходы на серную кислоту для производства удобрений.

Неоднократно посещал Дидковский «уральскую кочегарку» —
Кизеловские копи, те места, которые он прошел в 1918 г. с
боями. Беседуя с руководителями шахт, он говорил о том, что
Кизеловский бассейн разорван бывшими владельцами на отдельные
участки и что надо объединить их в один горнопромышленный
район.

И была у Дидковского еще одна особенность.. С молодости он
любил собирать коллекции минералов, руд и ценных горных пород.
Не одну коллекцию он потерял. Сначала — в Женеве (она была
передана в дар Женевскому университету П. Л. и А. А.
Войковыми, возвратившимися в Россию в 1917 году), затем в
Павде: созданный им здесь музей погиб в годы гражданской
войны. Но всякий раз Борис Владимирович начинал снова и
окружал себя редчайшими по красоте и значению экспонатами.

Три года назад, в апреле 1917 года, Борису Владимировичу
Дидковскому пришлось расстаться со своим любимым
делом—геологией. В то время он служил главным геологом
Николо-Павдинского округа и за организацию предмайских
забастовок рабочих был уволен. Хозяева компании давно уже
держали его на подозрении: молчаливый и скрытный с ними, он
мог часами беседовать с рабочими, вникая в их нужды, старался
помочь им советом и делом. К 1917 году большевик Дидковский
уже обладал немалым жизненным и политическим опытом: он прошел
школу революциного подполья накануне 1905 года, испытал на
себе все тяготы политэмиграции. Недаром рабочие избрали его
своим делегатом на областной и Всероссийский съезды Советов.
В канун Октября, по заданию партии, Борис Владимирович готовил
рабочих Верхотурского уезда к революционному перевороту.

В дни Октября Дидковскому, как и многим его товарищам на
Северном Урале, оторванном от революционного центра —
Екатеринбурга, пришлось действовать самостоятельно, не
дожидаясь директив. Земское собрание Верхотурья не признавало
полномочий городского Совета и его председателя Дидковского.
Более того, оно вынесло постановление: арестовать большевиков.
И тогда большевики решили взять власть в свои руки. Дидковский
арестовал служащих городской милиции, тем самым обезоружил
земское собрание. С помощью красногвардейцев, прибывших по его
просьбе с окрестных заводов, в Верхотурье была установлена
Советская власть.

Так начиналась для Дидковского Октябрьская революция. С этого
момента он неизменно сражался в первых рядах борцов за
социализм. Партия не раз направляла его на самые трудные
участки борьбы, и каждое задание он выполнял с присущей ему
энергией, дальновидностью и бесстрашием. Дидковский был не
только талантливым организатором, но и человеком глубоких
знаний, прекрасно разбиравшимся в вопросах
марксистско-ленинской теории, умевшим воплощать теорию в
практику. Такие люди были особенно нужны революции. И не
случайно к нему, члену президиума областного Совета Урала, а
затем заместителю председателя президиума, шли люди отовсюду
— с заводов, рудников, шахт, золотых приисков, и он никому не
отказывал в помощи. Вместе с другими комиссарами Уралсовета
он боролся за национализацию промышленности и нередко выезжал
в самые отдаленные округа.

Занимаясь возрождением народного хозяйства края, Дидковский
выполнял при необходимости и совсем иные задания партии. Так,
в начале 1918 года ему вместе с Ф. И. Голощекиным и П. Л.
Войковым было поручено организовать перевод бывшего царя
Николая Романова из Тобольска в Екатеринбург. Эту операцию они
успешно выполнили, несмотря на все происки врагов. Замысел
монархистов организовать побег царя за границу был сорван.

С ответственным поручением как уполномоченный Урала Дидковский
был направлен в Москву. Он участвовал в принятии решений
Совнаркома и ВСНХ по утверждению национализации промышленности
и. по роспуску контрреволюционного Совета съездов
горнопромышленников Урала. «Все уральские предприятия, банки,
недра стали отныне достоянием народа», — с радостью
телеграфировал он на Урал.

Но в это время на уральской земле полыхала гражданская война.
Уралобком, эвакуировавшийся из Екатеринбурга в Пермь, отозвал
Дидковского из Москвы и срочно направил в район Верхотурья,
где наступали войска белых, обтекая левый фланг 3-й армии.

Прибыв в знакомые места, Дидковский убедился, что здесь нет
регулярных частей Красной Армии. Он начал спешно создавать
добровольческие отряды, чтобы защитить Павду и Кытлым и
задержать движение белых по Верхотурско-Соликамскому тракту
к «уральской кочегарке» — Кизелу.

Отгремела гражданская война. Дидковский вернулся к мирному
труду. Но он еще долгое время не расставался со своей походной
шинелью. И, может быть, не только потому, что привык к военной
одежде,—для Бориса Владимировича гражданская война еще не
кончилась.

В один из летних дней 1920 года Б. В. Дидковскому позвонили
из губкома ВКП(б) и попросили зайти в любое время, когда он
будет свобо- ден. По тону говорившего Борис Владимирович
догадался: разговор будет серьезным. И хотя он только что
вернулся из поездки на Надеж- динский металлургический завод,
решил не откладывать разговора на следующий день.

— Садись, Борис Владимирович,—секретарь губкома, невысокий
человек со шрамом на верхней губе, протянул ему пачку махорки,
но тут же отодвинул ее.

— Забыл, что не куришь... Ну, как там у вас дела с
геологоразведкой?

— Понемногу налаживается.

— Ну, с твоей энергией...

Секретарь губкома затянулся, прошелся по комнате, окутанной
ды- мом, потом сказал:

— Мы тебя пригласили, чтобы поручить еще одно дело. Придется
тебе заняться созданием университета, Борис Владимирович. Мы
тут думали, кому поручить, и решили—лучшей кандидатуры у нас
нет.

Дидковский задумался: он старался представить себе характер
этой новой работы. И собеседник понял его и заговорил так, как
будто вопрос о его согласии уже решен.

— Мы создаем университетскую комиссию. Ты ее возглавишь. Кроме
того, создается организационный комитет. Это очень широкая
организа- ция. В нее войдут и почетные члены, например,
академик А. Е. Ферс- ман. Профессора А. Н. Пинкевича назначим
ректором.

— А что мы имеем для начала?

— Очень немногое. Остатки горного института. Ты, конечно,
знаешь: дела и часть имущества его эвакуировались с Колчаком
во Владиво- сток. Вместе с ректором института.

— Знаю.

— Сейчас он занимает несколько случайных помещений в разных
концах города. Лабораторий нет. Учебников тоже. Руководства
никакого. Среди студентов и профессуры немало враждебно
настроенных людей. Вот на базе этого института и будем
создавать университет. Заранее предупреждаю: борьба будет
нелегкая, на два фронта: с материальной необеспеченностью и
с внутренним врагом. Считай, что для тебя гражданская война
еще не закончилась.

Университет начал свою жизнь пышно и торжественно. На первый
курс было принято 1382 студента.

Но наступила тяжелая, суровая зима 1920 года. Холод царил в
студенческих общежитиях—«хоромах» на Архиерейской улице (ныне
ул. Чапаева). Снег нарастал по углам в аудиториях и
лабораториях. Многие профессора не имели квартир. На лекциях
некоторые из них отпускали резкие реплики в адрес Советской
власти, группировали вокруг себя студентов, враждебно
относившихся к рабфаковцам.

Бурное развертывание университета, не подкрепленное
материально, сменилось резким спадом. Денег не было. Приборы
и пособия отсутствовали. Учебных зданий не хватало.
Профессора, за небольшим исключением, не проявляли энтузиазма
в работе и откровенно злорадствовали по поводу неудач.
Большевики во главе с Дидковским боролись против антисоветских
элементов в среде преподавателей и студенчества, горячо
отстаивая классовый принцип в подборе студентов.

Когда кончился первый учебный год, ректор А. Н. Пинкевич
оставил Урал.

Такого голода, как в 1921 г., Урал еще не переживал.
Хозяйственный кризис и беспримерный по силе неурожай
обрушились на Екатеринбург. И, конечно, больше других страдали
от голода студенты-рабфаковцы. Хотя они были освобождены от
платы за обучение и получали стипендию, на эту мизерную сумму
невозможно было существовать. Общежития были переполнены.

Перед правлением университета встал вопрос: быть или не быть
высшей школе на Урале?

Новый ректор Дидковский вместе с правлением занял твердую
позицию: быть университету! Но для этого требовалось
ликвидировать разрыв между материальными возможностями и
масштабами университета.

Когда в ноябре 1921 года Борис Владимирович стал ректором,
университет имел огромный долг и ни копейки наличными. И все
же правлению удалось развернуть учебную работу и разместить
университет в его постоянных зданиях, главным образом, вокруг
Щепной (позднее Университетской) площади.

Однако к весне 1922 года стало очевидно, что под угрозой
закрытия медицинский, педагогический и сельскохозяйственный
факультеты.

Этим воспользовалась часть профессуры, мечтавшая об автономии
высшей школы. Один из профессоров горного факультета, человек
высокого роста, широкоплечий, в «демократической» черной
толстовке, горячо убеждал своих коллег, что их час,
наконец-то, пробил! Он передал в правление университета
ультимативное заявление—преобразовать университет снова в
горный институт.

Борьба перекинулась в среду студенчества. Возникали стихийные
сходки и собрания. Сталкивались мнения и характеры, убеждения
и принципы. Враждебно настроеннное студенчество, оказавшееся
в большинстве, постановило: считать оставление технических
факультетов в составе настоящего правления нецелесообразным
и гибельным.

Коммунистам университета потребовалась огромная выдержка и
воля, чтобы устоять против столь сильного натиска. В этой
борьбе ректора коммуниста и его заместителя Л. А. Лазарева
поддерживали наиболее передовые представители профессуры:
проректор по учебной части, профессор математики Н. Л. Горин,
декан медицинского факультета профессор А. М. Новиков,
профессора М. Ф. Ортин, Ф. Ф. Павлов и др. Горячо защищали
идею сохранения университета студенты-рабфаковцы.

Летом 1922 года наметился перелом в жизни университета.
Правда, некоторые профессора еще пытались демонстрировать свою
враждебность к большевикам. При перевыборах правления в
феврале 1923 года, проголосовав за Б. В. Дидковского, они в
то же время бойкотировали Л. А. Лазарева и Л. Б. Суницу,
преподавателя экономических наук, отличного специалиста,
ученика В. И. Ленина по Швейцарии. Но это были последние
вспышки. С осени 1922 года университет твердо вступил на путь
пролетаризации.

Правлению университета удалось выхлопотать дополнительные
средства на развитие технических факультетов. Медицинский
факультет перешел на местное обеспечение. Сельскохозяйственный
и педагогический факультеты были переведены в Пермь.

Начался новый 1922/23 учебный год, ставший, по общему
признанию, первым нормальным учебным годом в жизни Уральского
университета.

Выступая в декабре 1922, года на шестом губернском съезде
Советов, Б. В. Дидковский говорил:

— За последнее время удалось наладить учебно-лабораторную
работу, получить из-за границы очень ценное оборудование,
препараты за счет Наркомпроса. При университете имеется
библиотека, насчитывающая сто тысяч томов научного содержания;
кроме того, организуется библиотека общеобразовательной и
политической литературы. Выпускаются известия УГУ, созданы
научные кружки и клуб;

Но борьба не кончилась. Комфракция боролась за изменение
состава и настроения студенчества, его необходимо было вырвать
из-под влияния кучки враждебно настроенных профессоров.

В профсоюзные ячейки, созданные на всех факультетах, проникло
немало антисоветски настроенных студентов. Это вынудило
правление университета провести зимой 1922—1923 гг.
профсоюзную чистку. В результате было выделено основное ядро
пролетарского студенчества.

Студенты, бывшие рабфаковцы, стали ведущей частью
университетской молодежи. Они входили в состав предметных
комиссий и участвовали в переработке учебных планов. Среди них
был особенно развит дух коллективизма и товарищеской
взаимопомощи. Многие из них вместе готовились к практическим
занятиям и своими успехами удивляли тех профессоров, которые
раньше высокомерно третировали их.

Опорой и защитой рабфаковцев служил Дидковский. Он был для
студентов не ментором-наставником, но старшим товарищем. Они
рассказывали ему обо всем, в том числе и о своих сомнениях,
неудачах и невзгодах. Дидковскии слушал их обычно молча, но
его серые глаза както особенно по-доброму светились. Ему было
понятно, когда они жаловались на то, что «аровскую» кашу,
присылаемую из Америки, невозможно есть, а от какао,
изготовляемого из эрзацов, просто тошнит. Сам Дидковский
голодал, как и они, не пользуясь никакими привилегиями. Он все
еще ходил в военной шинели и в сапогах, только гимнастерку
сменил на косоворотку. Лицо его осунулось от усталости и
недоедания, но походка была энергичной, и голос звучал твердо.
Поговорив с ним, рабфаковцы чувствовали себя увереннее и
бодрее, им и голод казался не таким уж нестерпимым.

Борьба за новую советскую школу закончилась победой. Осенью
1923 года состоялся второй выпуск врачей и первый выпуск
инженеров. Народное хозяйство Урала получило пополнение
красных специалистов — борцов за социализм.

В этот октябрьский вечер 1930 года Борис Владимирович долго
не спал. Стоя у окна и глядя на огни Свердловска, он
размышлял, перебирая в памяти прожитые годы. Редко ему
выпадали раньше такие минуты—минуты раздумий. В начале 20-х
годов, приходя домой поздно вечером, предельно усталый,
нередко голодный, он старался поскорее заснуть: ведь сон,
говорят, заменяет ужин. Прошло это время. Окреп и налился
силами университет, теперь переданный в другие руки.

Преобразился город, переименованный в 1924 году в Свердловск.
Много труда было вложено в городское хозяйство, в жилищное
строительство. Но еще больше сил было отдано планированию и
преобразованию народного хозяйства Урала, которым он занимался
восемь лет, начиная с июня 1922 года.

Еще в то время, когда он возглавлял университет, развернулась
огромная коллективная работа по районированию Урала. Идея этой
реформы зародилась еще в 1918 году, но претворить ее в жизнь
тогда не удалось: помешала гражданская война. Только в 1921
году, после решений Х партсъезда, приступили к ее
осуществлению. Дидковский сумел заинтересовать этим
университетских профессоров.

Некоторые из них, помнится, скептически улыбались: неужели
большевики сумеют придумать что-нибудь лучшее, чем прежние
уезды и волости? Но за иронией обычно скрывается
слабость—Дидковский давно в этом убедился. И, в самом деле,
очень скоро профессора перестали улыбаться.

На лекциях студенты, бывшие рабфаковцы, атаковали Дндковского
просьбами рассказать про районирование. И Борис Владимирович
охотно удовлетворял эту просьбу.

— Жизнь требует от нас создания единой Уральской области с
центром в Екатеринбурге, — говорил он. — Наш город расположен
на пересечении всех путей из Европы в Азию. Отсюда продукция
идет в западные районы страны, на восток, в Сибирь и во многие
уральские города и поселки. Не случайно же мы называем наш
город красной столицей Урала.

Как руководитель секции районирования и первый заместитель
председателя Уралплана, Дидковский сумел заинтересовать и
привлечь к участию в этой работе большое количество людей:
инженеров различных специальностей, крупных ученых,
экономистов, агрономов и даже врачей.

У Бориса Владимировича была одна особенность: организуя
коллектив, он брал на свои плечи львиную долю труда. И
районирование явилось как раз той деятельностью, в которую он
вложил всю свою неиссякаемую энергию. Он изучил колоссальное
количество научных книг и трудов по экономике, географии,
этнографии и т. д. Он подверг ревизии все наличные в то время
карты Урала.

На основе собранных материалов, а также благодаря
непосредственному знакомству с жизнью отдельных районов и
округов, были установлены внутренние и внешние границы
Уральской области. С небольшим коллективом топографов Борис
Владимирович составил новые административные карты округов,
карты плотности населения и др.

Как-то Дидковскому пришлось заполнить анкету и остановиться
на графе: «Ваши научные труды». В самом деле, наукой он
занимался уже не один год, а какова продукция? Она—в газетах,
в журналах, в стенограммах и просто, может быть, в памяти
слушателей. Впрочем, не только. Борис Владимирович обернулся
к письменному столу, заваленному бумагами и освещенному
зеленоватым светом настольной лампы. Слева под бумагами лежали
пять томов. Материалы по районированию. В них значительная
доля его труда. По крайней мере, две трети составлено им. С
полным правом он мог бы занести их в список своих научных
работ.

Да, районирование, конечно, принесло огромную пользу Уралу!
Оно позволило глубоко изучить производительные силы области,
наметить точные перспективы развития народного хозяйства. Эта
реформа помогла упорядочить хозяйственную жизнь на Урале,
привела к созданию гибкого аппарата управления, тесно
связанного с массами.

В памяти Дидковского проплывали годы, события, люди. Вторая
половина 20-х годов. Упорная борьба за индустриализацию Урала.
Отражение ее в генеральном плане Урала на 10—15 лет, в плане
первой пятилетки, в контрольных цифрах на ближайший (1928)
год.

Большой Урал! Это было программой, вдохновляющей идеей для
коммунистов, для всех, кто своим трудом преображал родной
край. Черная металлургия и машиностроение привлекали внимание
не только специалистов. О них говорилось на собраниях и
митингах, на деловых совещаниях и на страницах «Уральского
рабочего». Повсюду реконструировались старые заводы, вырастали
стройные корпуса новых промышленных предприятий. Большой Урал
становился реальностью.

И, конечно, не будет преувеличением сказать, что большая доля
труда в разработке и осуществлении этой программы лежала на
плечах Уралплана. Сюда сходились все нити борьбы за новый
Урал. Здесь билась передовая техническая мысль. И, думается,
вполне по заслугам Госплан оценил деятельность руководящего
ядра Уралплана, высокую эрудицию его работников, их умение
считаться с реальными возможностями и в то же время
способность заглянуть в завтрашний день, предвидеть
необходимость скачка в развитии уральской промышленности.

Дидковский с теплым чувством вспоминает этих людей, с которыми
пришлось тогда работать. Особенно сблизились они с Владимиром
Николаевичем Андрониковым. Их дружба зародилась еще в годы
Октябрьской революции, а потом окрепла в совместном труде,
закалилась в суровых испытаниях 20-х годов. Большую симпатию
вызывал у Дидковского и тогдашний председатель Уралплана Лев
Ефимович Гольдич. Врач по образованию, он по воле партии
перешел на организационную работу, занялся социалистическим
планированием. Позднее, в 1929 году, он был избран первым
заместителем председателя Уралоблисполкома, а Борис
Владимирович возглавил Уралплан.

Не все, конечно, шло у них гладко. Бывали и срывы. Находились
и скептики, не верившие в возможность столь интенсивного
развития хо- зяйства. В 1928 году оппортунисты заявляли, что
контрольные цифры на ближайший год, составленные Уралпланом,
завышены. Они говорили, что такими темпами не развивалось
хозяйство ни в одной стране. И что же? Прошел год, и хотя не
все работали хорошо, скептики были посрамлены. Помнится, И.
Д. Кабаков, отметив на пленуме обкома партии успехи
Уралплана,говорил:

— Темпы роста уральской промышленности опережают самые смелые
предположения. Мы движемся гигантскими шагами.

И вот 1930 год. Память Бориса Владимировича обращается к
событиям недавнего времени. Несколько месяцев тому назад
Госплан одобрил предложения уральцев о превращении Урала в
единый промышленный комбинат. Мероприятия по осуществлению
первой пятилетки утверждены. Дидковский хорошо запомнил
радостно внимательное лицо Г. М. Кржижановского, когда тот
слушал его доклад. Георгий Максимилианович горячо поддержал
план создания промышленного форпоста на востоке страны.

...Из окон квартиры Дидковского открывается широчайшая
панорама ночного города: море огней. А каких-нибудь 10—15 лет
тому назад Екатеринбург утопал в темноте. Редкие освещенные
витрины, тусклые фонари на перекрестках, неверный свет из
окон—вот и все признаки жизни в ночную пору. А сейчас город
стал промышленным гигантом, и в этих бесчисленных огнях
отражается энергия его заводов, деятельная, напряженная жизнь
тысяч и тысяч людей.

— А сколько труда, сколько усилий стоило строительство первых
электростанций! — вспоминает Борис Владимирович.

Из окна, обращенного на север, видны мощные голубые вспышки.
Там строится Уралмаш. Их шесть—гигантов-первенцев, которые
должны вступить в стальной строй Большого Урала с третьего
года пятилетки. Они уже закладываются в Свердловске, в Нижнем
Тагиле, в Магнитогорске, в Челябинске...

Неожиданно Борис Владимирович нахмурился, посуровел: опять
острая боль в ногах. С годами она становится все сильнее—это
память о партизанских походах. И всегда боль обостряется,
когда приходится думать о каких-нибудь неприятностях.

Вот сейчас по вине некоторых работников ВСНХ затягиваются
сроки электрификации Урала. До сих пор во многих своих частях
не выполняется постановление ЦК партии о развитии черной
металлургии и энергетической базы Урала. А химия! В Соликамске
и Березниках открыты калийные соли, но местная химическая
промышленность развивается крайне медленно.

Дидковский не раз говорил об этом в своих докладах. А недавно,
выступая на заседании ВЦИК, он как член правительства
предложил пересмотреть контрольные цифры на 1931 год—изменить
сроки ввода электростанций на Урале.

И все же как много еще непреодоленных недостатков! Особенно
пло- хо с геологоразведкой. Заводы не обеспечены сырьем.
Геолком работает вяло. Он резко отстает от темпов
индустриализации. До сих пор не со- ставлена геологическая
карта Урала.

Борис Владимирович отходит от окна и садится за свой
письменный стол. Его взгляд падает на настольный календарь:
23 октября 1930 года. Поперек написано: «Завтра, в 3 часа,
заседание в Уралгеолкоме».

Итак, отныне он уже не председатель Уралплана. Его новая
должность — начальник Уральского геологического управления.
Ему снова предстоит очень трудный участок. Но зато он опять
возвращается к своей любимой геологии.

В огромном кабинете с длинным столом посредине люди сидят не
только на стульях, но и на подоконниках. Здесь геологи,
коллекторы, пожилые, с узловатыми руками буровые мастера.

Дидковский, прохаживаясь по кабинету, иногда останавливаясь
у большой карты Урала, рассказывает собравшимся о новых
задачах Уральского геологического управления.

— Очень плохо обстоит дело с геологической съемкой,—говорит
он. — Заведующий группы геологической съемки полагает, что для
200- тысячной съемки Урала потребуется пятьдесят лет. Легкий
смешок пробегает по комнате.

— Не меньше,— без тени улыбки отвечает тот.

— А мы сделаем эту съемку за несколько лет. И вас лично
попросим войти в комиссию по пересмотру плана картирования.
Урал не ждет, товарищи!

Дидковский говорит о том, что вся работа управления должна
быть перестроена в самые кратчайшие сроки. Главная
проблема—кадры. Несколько десятков сотрудников
управления—слишком незначительный коллектив, чтобы справиться
с новыми задачами. Тысяча человек, полторы тысячи—вот цифра,
к которой они будут стремиться. Надо срочно организовать курсы
для среднего технического персонала, а геологов посылать на
повышение квалификации в Ленинград, где они пройдут хорошую
школу у крупнейших ученых. Вторая проблема—буровое
оборудование. Дидковский сообщает о размещении заказов на
уральских заводах. Но этого, конечно, мало. Неизбежно встанет
вопрос о строительстве специального завода.

Борис Владимирович замечает скептическую улыбку у одного из
старых геологов. Среди этих людей есть умные и знающие
специалисты, но они, пожалуй, слишком недоверчиво относятся
ко всяким переменам и преувеличивают значение традиций
неспешной работы старого геолкома. Ну, что же, придется
убеждать их делом: такой язык действует на самых
недоверчивых...

Очень скоро сотрудники управления убедились, что новый
начальник не бросал слов на ветер. Он бывал всюду, во все
вникал, всех расспрашивал и ничего не забывал. Посетители
иногда заставали Бориса Владимировича сидящим на полу, возле
огромной карты, и расставляющим по ней флажки.

— Вот прикидываю, где будем вести разведку,—говорил он
вошедшему, даже если это был молодой коллектор, красневший от
смущения.—Вот видите... Надо уделить внимание таким районам,
как Кизел, Благодать, Высокая, Челябкопи и Полтаво-Бреды...
Как вы думаете?

Этот вопрос он любил задавать каждому, независимо от возраста
и опыта, и всегда внимательно слушал, проверяя себя, а иногда
и заново пересматривая свою точку зрения.

Это многим нравилось в нем: чувствовалось, что он вовсе не
претендует на непогрешимость и не проявляет упрямства в
отстаивании своих позиций. Но в то же время очень скоро даже
закоренелые скептики поняли, что он отлично знает дело, умеет
обобщать факты и предвидеть то, о чем другие даже и не
догадывались. А главное—в нем привлекали размах и смелость,
с которыми он принялся за организацию управления.

Весной 1931 года управление превратилось в огромный бивуак.
Людей было столько, что им негде было разместиться, и они
спали прямо в коридорах и кабинетах, подложив под голову
рюкзаки. Казалось, вся эта масса людей готовилась к бою. И в
самом деле, предстояло большое сражение за овладение
уральскими недрами. Дидковский очень хорошо себя чувствовал
в этой обстановке: помолодевший, с веселым блеском в глазах,
он ходил по управлению энергичной походкой военного. Но в то
же время заботы ни на минуту не оставляли его: надо было
умело. расставить людей с учетом их опыта и знаний, проявить
максимум внимания и чуткости, чтобы никого при этом не
обидеть. Через несколько дней эта армия геологов должна была
отправиться на разведки по всему Уралу, начиная с его южных
отрогов и кончая Заполярьем.

А через год в поле отправилось еще больше разведчиков.

- Наша задача в этом году-разведка железных руд,-говорил
Дидковский на общем собрании.-Мы должны обеспечить сырьем наши
металлургические заводы, в особенности Нижне-Тагильский и
Бакальскин. И второе-бокситы. Каменские и Турьинские
месторождения требуют самого серьезного освоения. Бокситы-это
алюминий. Алюминий - это самолеты, а следовательно, и наша
оборонная мощь.

Руководство управления не забывало и о редких металлах, и о
калийных солях, и о разведке нефти в Чусовских городках, и о
комплексных геофизических съемках.

Новую линию в работе управления активно поддерживали партийные
органы города и области, ему помогали руководители заводов.
Геологи встречали сочувствие и внимание ученых Москвы и
Ленинграда. А. Е. Ферсман, Д. В. Наливкин, И. М. Губкин и
другие охотно консультировали уральских геологов,
организовывали дискуссии по самым острым проблемам геологии
и сырьевых ресурсов Урала.

Широко использовались молодые специалисты, вчерашние ученики
Бориса Владимировича. Им еще не хватало знаний и опыта, но
зато у них была молодая энергия и понимание грандиозных задач
индустриализации.

Вокруг Бориса Владимировича формировалась группа способной
молодежи. Служебные отношения часто переходили в дружеские.
Двери его кабинета и квартиры были широко открыты для молодых
специалистов. Борис Владимирович видел в них будущих
первооткрывателей, своих единомышленников. А молодежь любила
его за это огромное доверие к ней и заботу.

Напротив, со стороны некоторых старых специалистов Борис
Владимирович не встречал понимания. Энергичные меры по
ускоренному развороту работ принимались ими пассивно или даже
враждебно. Не всегда ему удавалось получать поддержку и от
геологов столичных учреждений. Некоторые из них по традиции
не хотели делиться результатами полевых работ до опубликования
своих трудов. Между тем, промышленность не могла ждать этих
сведений в течение нескольких лет: Урал требовал немедленной
и самой широкой информации.

Тогда Дидковский пускался на хитрость. Нередко перед отъездом
ученых устраивал в своем кабинете дружеский обмен мнений. На
стол выкладывались образцы пород, планшеты, карты. Подавался
чай. Борис Владимирович умело поставленными вопросами вызывал
геологов на дискуссию, и во время оживленного разговора их
высказывания записывала секретарь-стенографистка. После
отъезда гостей материалы обрабатывались, сопоставлялись с
выводами уральских геологов, а затем Борис Владимирович
посылал запросы в Москву и Ленинград для дополнительных
уточнений. И тамошние специалисты удивлялись: откуда он мог
знать то, о чем они только еще собирались писать?

Дидковскии никогда не был только администратором: он всегда
оставался ученым, страстно влюбленным в Урал. Под его
руководством создался сильный коллектив геологов. Среди них
были Н. И. Архангельский, М. И. Гарань, С. В. Горюнов, П. М.
Есипов, К. Е. Кожевников, Н. Ф. Мамаев, Г. Я. Попов, Д. К.
Суслов, А. Н. Ходалевич, Я. М. Черноусов и многие другие.

Кабинет Дидковского представлял собой своеобразный
геологический музей. В этом кабинете Борис Владимирович начал
готовить коллекции для демонстрации в Кремле и на XVII
геологическом конгрессе. Он сам отвез часть этих коллекций в
Москву. Члены Политбюро ЦК П. П. Постышев, Я. Э. Рудзутак, С.
В. Косиор и другие приходили полюбоваться уральскими
богатствами. В черных витринах под стеклами сверкали образцы
платины, золота, свинца, железа, меди, и Дидковский давал
обстоятельные объяснения.

В нем никогда не угасал коллекционер-краевед. Борис
Владимирович и дома окружал себя образцами пород, непрерывно
пополняя коллекции геологического музея. В течение пяти лет
он бесплатно выполнял по совместительсгву обязанности
директора краеведческого музея, добился для него нового
помещения, дополнительных средств и штатов и организовал новые
отделы социалистического индустриального Урала.

За пять лет работы в геологоуправлении Дидковскому удалось
превратить маленькое слабое учреждение в крупную
научно-производственную организацию. Общими усилиями уральских
геологов был преодолен разрыв между развитием промышленности
и созданием для нее прочной сырьевой базы.

Оценивая деятельность Б. В. Дидковского как руководителя
геологоуправления, видишь, каких огромных душевных сил
требовала от него эта работа по организации крупного скачка
в развитии геологоразведочных работ на Урале. И этот скачок
был осуществлен в кратчайший срок. Всего за несколько лет, и
причем, что характерно, часто силами молодых геологов, были
открыты крупные, уникальные месторождения, расширена и
увеличена в десятки раз сырьевая база старых месторождений.

Именно в эти годы было открыто, разведано и изучено
месторождение мирового значения палеозойских бокситов Красной
Шапочки, открыты мезозойские бокситы; по-существу заново
освоены челябинские бурые угли. Были разведаны крупные
месторождения калийных солей, значительно расширены запасы
уникальных саткинских магнезитов, разведаны байкальские
железные руды. Почти на пустом месте создана сырьевая база для
развития промышленности нерудного сырья.

Впервые за многолетнюю историю изучения Урала была создана его
геологическая карта. Это был поистине героический период
расцвета уральской геологии, на десятки лет вперед наметивший
и определивший дальнейшую работу в этой области.

Сейчас, когда прошло много лет после смерти Б. В. Дидковского,
те, кто знал его, вспоминают этого человека по-разному: одним
он представляется суровым, требовательным, даже беспощадным;
другим же - добрым, внимательным, заботливым. И, конечно,
правы и те и другие. Дидковский был, действительно, и суровым
и добрым. Он не терпел разгильдяйства, лени, ученой болтовни.
Он ненавидел мещанство во всех его проявлениях. И он умел быть
настоящим товарищем для тех, кто честно трудился. Борис
Владимирович знал по имени и отчеству не только начальников
партий и геологов, но и буровых мастеров, и многих рабочих.
Приезжая в партию, он всегда интересовался, как кормят людей.
Старался улучшить их быт, заботился о том, чтобы у них было
радио, газеты, книги. Его интересовало, есть ли спальные
мешки, вовремя ли выдают зарплату? Он боролся с хищениями или
недобросовестностью некоторых снабженцев, изыскивая средства
для дополнительного питания сотрудников. Он сам хлопотал о
квартирах работникам управления, добился постройки жилого дома
для геологов, и многих из них посылал на курорты, нередко
разрешая дополнительные отпуска для лечения.

Переезжая по ночам из партии в партию, Дидковский частенько
говорил шоферу своего «газика»:

— Ложись-ка, поспи, а я поведу машину.

— А как же вы-то?

— Ничего, я привык спать понемногу.

Никто не знал, когда же отдыхал Дидковский. Не знали этого и
члены его семьи. Редко-редко его можно было видеть за
шахматами. И дома Борис Владимирович продолжал работать.
Вставал он в 7 часов утра, домой приходил около 10 часов
вечера, если не было заседаний в партколлегии, в обкоме или
в облисполкоме. Иногда заседания и беседы с геологами он
переносил из управления домой, чтобы быть хоть немного поближе
к семье.

Обстановка его кабинета была подчинена одному требованию: все
для работы. Три стены занимали книжные шкафы. Здесь стояли
сочинения Маркса и Энгельса на немецком языке, полное собрание
сочинений Ленина, труды Дюпарка на французском языке, книги
по геологии, геофизике, гидрогеологии, горному делу,
экономике, словари французский, немецкий, английский,
итальянский, испанский...

Аскетизм Бориса Владимировича удивлял многих. И осенью, и
зимой он ходил в одном и том же пальто шинельного покроя, в
кепке и в ботинках без галош. Когда его спрашивали, почему он
так скромно одевается, Борис Владимирович отвечал, улыбаясь:
«Надо закаляться». А однажды почти всерьез сказал, что делает
это из экономии: «Если бы каждый из нас так же экономил,
государство смогло бы одеть дополни- тельно очень много
людей»...

Он считал, что и детей не надо приучать к излишествам в еде
и одежде. Не нужно их кутать и оберегать от холода.

— Путь жизненный не усеян розами, а побеждают только
закаленные, — любил повторять он.

Однажды к нему за советом обратилась жена видного областного
работника:

— Что сделать, чтобы дети хорошо учились и были похожими на
ваших, Борис Владимирович?

Дидковский немного подумал и сказал:

— Надо, чтобы дети видели в семье трудовую жизнь. Иногда Борис
Владимирович рассказывал своим сыновьям о лично пережитом в
семнадцатом году... Особенно им запомнился эпизод о
разоружении кытлымской полиции:

— Говорю им: «Оружие на стол!» А их человек пять-шесть. Сам
оборачиваюсь к двери и отдаю команду, как будто у меня там
целый отряд. И они подчинились. Главное—быть уверенным в себе.
И враги вас будут бояться, даже если их много.

Надвигался 1937 год. Борис Владимирович с болью в сердце
замечал исчезновение некоторых его друзей, живших вместе с ним
в «Доме Чекиста» (позднее переименованном во «Второй дом
Советов»). Особенно остро он переживал арест Ивана Федоровича
Кожевникова, с которым связывала его длительная дружба и
работа в президиуме областной партколлегии. Он знал Ивана
Федоровича, как принципиального коммуниста-ленинца, и,
конечно, не мог поверить слухам о его виновности.

Преследования обрушились и на Бориса Владимировича. В начале
1936 года он вынужден был без всякой мотивировки сдать
Уралгеологотрест. «По слабости здоровья» ему было предложено
возглавить геологический научно-исследовательский институт.
Но вскоре и этот приказ был отменен: Борису Владимировичу была
оставлена только работа по теме «Геологическая изученность
Урала» и руководство по подготовке к XVII сессии
Международного геологического конгресса.

В этой работе Дидковский находил удовлетворение, так как
постоянно собирал материалы. Но репрессии принимали все более
острый характер, и Главк в июле прекратил финансирование.
Тема, возглавляемая Дидковским, была вскоре закрыта.

В июне Борис Владимирович как член облисполкома отправился в
свою последнюю командировку. Он выступал в Очере с докладом
о проекте Конституции СССР.

Внешне Борис Владимирович оставался по-прежнему спокойным, и
только жена знала о том, как ему было тяжело.

— Не знаю, что делается,—говорил он,—и что делают со мной?
Имею опыт, знания, желание, силы, а меня лишают самого
дорогого— работы.

Борис Владимирович не сдавался, продолжая заниматься
подготовкой к геологическому конгрессу. Немало труда и любви
он вложил в составление выставочных коллекций, которые
отражали не только богатства, но и геологическое строение
Урала. Страна готовилась к большому событию—проведению впервые
в СССР сессии Всемирного геологического конгресса с его
традиционными геологическими экскурсиями. Нужно было в
кратчайший срок создать геологический музей с коллекциями и
картами. Следовало показать достижения отечественной
геологической науки за годы Советской власти.

Но и это не суждено было ему завершить: 4 января 1937 года по
ложному доносу он был арестован. Когда его уводили, Борис
Владимирович старался успокоить жену:

— Товарищи разберутся и через три дня я вернусь. Но он не
вернулся. В феврале 1938 года оборвалась его жизнь... Окидывая
взглядом сравнительно недолгую, но прекрасную жизнь Бориса
Владимировича,—он погиб в возрасте 55 лет,—можно сказать, что
всегдашней, неизменной страстью его был Урал. Он ощущал его,
как сокровищницу, таящую в себе несметные богатства, могущую
принести долгожданное счастье людям. И чем бы он ни занимался,
куда бы ни бросала его судьба в суровые годы революции и
гражданской войны, в мыслях своих он возвращался к Уралу, к
его недрам, к его будущему. Он знал: нужны люди, много людей,
энергичных, деятельных, одержимых, чтобы расковать силы,
таящиеся в глубинах уральской земли. И всегда неутомимо
собирал вокруг себя этих людей, вдохновлял их словом и
собственным примером.

Борис Владимирович любил работать с геологическими картами...
И перед ним вставали тогда картины Урала, виденные им в
походах, поездках, экспедициях. Он представлял себе таежные
поселки, куда приходят геологи, и никому не известные
названия становятся названиями крупных строек. Мысленно он
видел преображенные города с мощной промышленностью и высокой
культурой, города счастливых и свободных людей.

Таким ему представлялся новый, социалистический Урал. И во
имя осуществления этой мечты Борис Владимирович отдал все свои
силы и энергию, всю свою жизнь без остатка.

-----------------------------------------------------------
5.5.2002